Ко мне тут обращались разные СМИ с вопросами про интервью, которое Алексей Навальный, лидер российской политической оппозиции, дал The New York Times. Я не хотел это интервью особенно комментировать, потому что далеко не во всем согласен с тем, что Алексей в нем говорит, а спорить с человеком, находящимся в тюрьме, не хочу.
И все же одно специфическое ощущение. Алексей описывает свой день, проходящий под постоянно включенный телевизор, который его фактически заставляют все время смотреть. Для человека с менее устойчивой психикой это, наверное, превратилось бы в пытку — независимо от того, что там рассказывают. Но это только добавляет чувство нереальности, которое отчетливо сквозит в ответах на вопросы.
Но у чувства нереальности есть и гораздо более глубокая причина, чем безумное расписание дня. Конечно, политических заключенных быть не должно: даже один политзаключенный — это позор для страны, это, помимо всего прочего, потери эффективности в экономике. Но иногда понятно, откуда берутся политзаключенные — когда в стране кризис, власть шатается и нужно удерживать ее любой ценой.
Но в России 2019 года — тогдашним летом начался продолжающийся сейчас виток репрессий — не было никакого политического кризиса. Не было никакой угрозы извне, не было никакой угрозы изнутри. Если бы все оппозиционные кандидаты выиграли все свои кампании, ничего бы страшного — ни для кого — не произошло.
В 2021 году — не было, до начала кампании арестов, никакого кризиса. Если бы не было никаких арестов после январских и апрельских митингов, ситуация была бы стабильнее. Если бы не было давления на журналистов, то же самое. Путь к состоянию лета 2021 года — это какой-то путь постоянного самострела, когда одни беспричинные репрессии приводят к следующим, тоже не имеющим отношения к проблемам и угрозам для безопасности.
И вот это глубинное непонимание — зачем это все понадобилось? Зачем власти устроили кризис, который будет все глубже и глубже на ровном месте? — оно, по-моему, в интервью очень отчетливо сквозит.
